Автор неизвестен - Журнал День и ночь

записка любовная школьных лет,
случайный мотив в эфире,
рубашка на выход, входной билет
и всё, что бывает в мире,
а именно: имя, трава, звезда,

и вдруг — в подворотне эхо,
и необратимые поезда,
и те, кто на них уехал,
и этот раскинувшийся кругом,

опутанный сетью трещин,
пронизанный светом
огромный дом,
где ты собираешь вещи.

даже высотки знают, что небо — дом,
тянут ладони к свету, пока растут,
это потом их сковывает бетон
и обвивает горло железный прут.
я крановщик, я знаю, что говорю,
видел не раз, как падает в небо кран,
как арматура вспарывает зарю
и окропляет пепельный котлован,
как расправляет крылья над пустырём
архитектурный комплекс, пыля окрест,
стряхивая леса, и, ты знаешь, в нём
минимум миллион пассажирских мест.

только подумать: кажется, добрались,
вот оно — лето, вот он — ночлег страховочный,
а к лобовому вдруг прилипает лист,
словно талон парковочный.

двинуться дальше, в сумерках утопать,
помнить, что лето в этом году — последнее,
и за баранкой медленно засыпать…
осень стоит нелётная и нелетняя.

осень писать — бумагу зазря марать.
лучше, чем было сказано, не получится:
жизнь понемногу учится умирать,
смерть ничему не учится.

а она ты знаешь жила негромко
собирала мысли слова дела
собирала марки с волнистой кромкой
собирала счастье не собрала

подступила осень усталость старость
и рефрен такой мол пора пора
в телефонной книге её остались
только раритетные номера

а какие платья поди надень их
не по моде нынче не тот стандарт
но её коллекция сновидений
и сейчас невиданный авангард

так бывало ночью в лицо ударит
белоснежный ветер но вот беда
эти сны кому их потом куда их
никому наверное никуда

до свиданья жаворонки и совы
трепетанье ситцевой пелены
до чего мы господи невесомы
несладимы призрачны неполны

Отец меня брал под мышки, переносил
С той стороны моста
болтались смешные сандалики.
Там внизу по воде мурашки бежали.
Воды боялся, и высоты боялся, но перестал.
Теперь ничего не страшно — и это страшно.

Голуби. Мостовые. Замок на берегу.
Психологи говорят, от двух до семи
краеугольный выбор.
У меня был город Выборг, и я его берегу.
У меня и сейчас есть Выборг.

будет январь стоять, а тебе идти,
герда ли, кай ли — не разобрать в метель,
на циферблате вечность без девяти,
мир сорвало с петель

будут отныне: гулкая синева,
холод сквозной, след, уходящий след,
снег медленный-медленный как в синема,
непоправимый свет.

— солнце разбрызгано по сугробам
— ставят капельницу зиме
[не отвлекаемся, смотрим в оба]
— май дрожит как воздушный змей
— шумный широкоформатный ливень
— палой листвы на полу возня…

можно было и кропотливей,
можно было подробней снять.
малобюджетный, короткометражный
год на исходе, экран погас,
и в кинозале пустом и страшном
валятся титры, заносят нас.

надо же было мальчиком или кем
вляпаться в осень врезаться в листопад
рухнуть как подкошенный манекен
в самый кромешный сумеречный разлад

в тело без спроса вламывается жизнь
ветер идёт раскосый идёт вода
валятся декорации муляжи
ложные трафаретные города

нет ничего помимо любви и лжи
есть нагота омытая сентябрём
нет ничего что не означает жизнь
нет ничего что значило бы умрём

Чёрный сарай на станции погорелой,
в воздухе горечь, кровью земля пропитана,
хмурые дни, охваченные гангреной,
прелые листья пахнут печалью приторной.

Выкурить самокрутку, запечь картошку,
вымазать руки в саже, и вдруг привидится:
нас закопают в красной кирпичной
где-нибудь тут, под Винницей.

так учил он меня летать забрасывал в небо и говорил лети
хапай крыльями пустоту набирай высоту обживай простор
сын мой будет тебе закат позади восход впереди
не смотри на мать что рыдает что тянет руки постой постой
у неё другая сила иное дело на то и мать
дай ей волю век бы жалела держала тебя птенцом
а тебе положено облака кроить синеву просеивать ветер мять
выйдет срок сын мой станешь и ты отцом

1.
Ли Бо вернулся либо это боль
ходила по воде ко мне спиной
и реки были долгой тишиною
Ли Бо вернулся чтобы стать одной

там где дожди у Бога в рукавах
он видел он шептал они отвесны
и что-то странное об островах
и детстве

2.
когда поёт непреднамеренно страна
порезанные страшно прятать пальцы
он говорил но зажили слова

и оборачивается словарь
в косых снегах слетевшихся от Бога
слова как лодки прорастающие в лёд
и вот уже не видно этих лодок
а дерево корнями небо пьёт

а на земле где пламя шелестит
и время пьётся долгими глотками
наутро восковой ребёнок спит
раскинув руки в воздухе над нами

пустая деревянная страна
звучит как рифма будущего крика
на первый вдох она белым-бела
на выдох незнакома безъязыка

как парашют наш круглый потолок
исписан нерассказанными снами
несёт его прозрачными руками
ребёнок оставаясь между строк

длится молчание в лицах
столько-то лет

изо рта высыпаются птицы
каменные и нет

слов легковесных воду я
Господи лил водой

Там никого кроме голубя
сказанного Тобой

вполголоса вдоль голого моста
где рыбы моих пролитых молитв
шептали нам осталось нам до ста
и реки заколоченные встык

на гнёзда улыбается вода
и ходит по разбитым и причалам
голод оглянувшийся когда
оправдываясь говорит сначала

ему несут сколоченные из
еловые хлеба с одним и тем же словом
такие берега что к ночи добрались
и со слезами ел он хлеб сосновый

теперь один невидимый для всех
шатаясь новорожденным трамваем
идёт (плавник приподымая вверх)
и круглый лоб на воду опускает

я стынущее дерево у бедного окна
единственное где молчание легчайше
проваливаюсь в сон и глиняна стена
где тонкие рябины у воды пропащи
висят слепые сны по лестницам у стен
я верую в кругом расставленных крылатых
сквозной петлёю слов затянется на мне
венок их рук протянутых куда-то

доплыви до меня в темноте
так углём на бумагу
осыпаются линии
плотно ютятся по кругу
а уголь отточен неровно
они направляются к югу
катятся рядышком
ранами плачут бескровно
и я их одна стерегу
мои сны меня водят по кругу
из которого некуда плыть
даже если испишется уголь
любить
это дар пить с ладони
дай руку

звук целится в тебя когда рукам свинцово
твоим ста головам прохладно у виска
переводимо все от слова и до слова
но птичьего не помня языка

я за тебя (молчать) боюсь но зрячая до
я прохожу насквозь закрытые дома
не зажимая рта на что не хватит воли
когда зима

я раскололась выходя из тела
забыла о себе (читай: о смерти)
прокрустова доска белее мела
которым чёрный снег рисуют дети

горловая песня мёртвая петля
стой на честном месте не тесни меня

этот воздух ранен сталью звуковой
край родной мой ровной раны ножевой

заболело нёбо небом языка
так темно у Бога но бела рука

покрывая землю иней нелюбви
в теменную темень выпорхнет лови

соловья на сало
хлеб на валуны

недосол обычный на столе страны

горловая песня мёртвая петля
затяни потуже только не меня

разведя колени вплоть до поколений
по колено в дыме ходим
говоря

отчего ты горишь
деревянный пустой вокзал
я встречаю дожди
я вхожу в них как в кинозал
где собаки живут
и рядами летает вой
где кого-то несут
улыбается как живой
привыкая к зиме
что не снилась ещё а ждёт
с кем об этом вдвойне
недоговорить найдёт
исходя как ни в чём
в тихий почерк вобравший стыд
мы по кругу речем
бестелесно почти навзрыд

от камень выронившей руки
хожу прудами кругами рук
вода расступится на круги
ищу глазами на небе крюк

четыре стороны хоть куда
прости Марина я не о том
берёт беда и ведёт беда
в наполовину забытый дом

пустого слова не береди
твоя ли чаша другим легка
иди на дым ибо дым в груди
полна ли память а коротка

стеклянный дом из белой немоты
на тонком стебле

прозрачный дом распахнутой воды
водой колеблем

ты засыпаешь потолок струится
струятся нити

из темноты сплетённые страницы
на свет несите

меня одну плывущую по шву
подводных окон

снаружи сон похож на ультразвук
на цепкий кокон

из нитей страха игл и обид
водой колеблем

новорождённый дом ещё не спит
ещё не слеплен

пристально молчит
ласточка на камень
девочка поёт
глядя в темноту
где-то посреди
северных названий
я тебя как веру обрету
поезда везут
мёртвые деревья
поперёк страны
вдоль живых берёз
я прочту тебя
как стихотворение
тихо затвержу
и проснусь от слёз